Время полураспада. О поэзии Ирины ХроловойКнига стихов Ирины Хроловой «Я жива», в которую вошли лучшие избранные произведения недавно ушедшего из жизни поэта, безусловно, должна стать открытием для всех ценителей поэзии. Исчерпывающую по глубине характеристику ее творчества дает автор предисловия и редактор-составитель книги известный московский поэт Игорь Меламед, который отмечает главные особенности ее творческого видения – это «способность четко называть вещи своими именами» и «трезвый, лишенный иллюзий взгляд на действительность» [1]. Первое и самое яркое впечатление, которое оставляет книга стихов И. Хроловой – это ощущение тревоги, неведомо откуда исходящей опасности, даже угрозы. Поэтический мир Ирины Хроловой, по крайней мере, при первом прочтении, скорее отталкивает, чем привлекает читателя. И это ощущение тем более странно, что ее поэтическая манера прозрачна, проста, гармонична, дружелюбна, ориентированна на читателя. Это субъективное впечатление объективно подтверждается на лексическом уровне: «нынче под летним дождем страшно гулять без зонта», «и глаз твоих – бездонных и манящих я не страшусь, а значит, не лишусь», «А все ж ничего не бывает страшней января» – цитаты выбирались почти наугад. Ощущение тревоги, угрозы может звучать приглушенно, как тихий аккомпанемент. И даже почти идиллический рассказ о шалостях маленького мальчика в стихотворении «Февраль сосульки поразвесил…» сопровождается неким тревожным ожиданием: «и то, что дома будет порка, еще не боязно ему» (с. 9). Мысль о тотальной опасности приходит как бы, между прочим. Кажется, что поэт сначала не верит в серьезность своих опасений, подсмеивается над ними:
Стихотворение строится на столкновении штампов, банальностей, что и рождает иронический эффект: «бабочка, летящая к огню», «шутить с огнем», здесь же рядом какие-то непонятые, даже неуместные инопланетяне, перебравшиеся в стихотворение не иначе как из газетной заметки об очередном контакте незадачливого россиянина с НЛО. Однако стихотворение не сводится к постмодернистскому жонглированию расхожими фразами. Включенные в ткань стихотворения, эти шаблонные слова обретают не свойственную им глубину, потому что «целый мир в потемках» – это очень серьезно, и любое праздное слово, обращенное к душе человека, может обрести буквальный смысл и привести к непредсказуемым последствиям. Опасность не улавливается чувствами и, тем не менее, пронизывает все, как лучи радиации:
И. Хролова нашла действительно зловещий символ «ядерной» эпохи: радиация. Невидимая, постепенная смерть, полураспад души, которая успевает осознать, что с ней происходит. Образ «века», «эпохи», времени как исторической данности играет важную роль в ее творчестве. Исторические реалии, будь то эпоха сталинских лагерей, пугачевское восстание или иных «времен далеких острые подковы» поэт воспринимает не как прошлое, а как настоящее, то что происходит сейчас и всегда, то, что является частью судьбы поэта: «вот он – твой лесоповал». Прошлое присутствует в настоящем, потому что главное, что несет любая историческая эпоха человеку – это несвобода, убивающая творчество и душу. Подобное положение вещей не зависит от конкретной эпохи. Да, наше несвободное прошлое влияет на наше «сегодня», влияет незаметно, исподволь. Но на первый план в творчестве Хроловой выходит все же не социальный, а метафизический аспект проблемы. Во «времени полураспада» невозможна никакая подлинная привязанность, невозможно сохранить даже память об ушедшем родном человеке.
Возвращение мертвых в мир живых не предполагает ни прощения, ни воскресения. Это столкновение двух бездн – ада смерти и ада жизни:
Ирина Хролова весьма далека от того, чтобы отвлеченно размышлять на отвлеченную тему, пусть даже это тема жизни и смерти. К ней приходит не просто зримый образ смерти – к ней приходит ее горячо любимый умерший брат, которого его родные уже стали забывать. Именно мысль о том, что сердце человека не способно сохранить любовь, даже память о некогда дорогом человеке и приводит в содрогание поэта. «Никто не виноват, что связи нет меж нашими мирами», но связи нет и между живущими. Поэзия Ирины Хроловой фиксирует этот распад с беспощадной объективностью:
Но распад идет и дальше, уничтожая даже чувство сострадания, что так ярко показано в стихотворениях, в которых описывается болезнь героини: «Мне был февраль… », «И за ночи бессонные…», «В окне палаты – тень куста», «…и тогда меня оставил Бог»:
И даже еще страшнее: окруженный стеной равнодушия, человек настолько привыкает к этому положению вещей, что его сердце теряет способность отвечать на любовь и сострадание благодарностью и любовью. Нет ей неоткуда помощи, потому что она сама отталкивает дружескую руку, отчетливо понимая весь ужас своего поступка, всю ненормальность своего душевного состояния. И тогда страстное, несправедливое обвинение звучит как саморазоблачение:
Иногда эта затаенная ненависть прорывается помимо воли героини, там, где не ждешь:
«Сестра моя», «ни в чем не виновата»… И вдруг в той же манере, тем же голосом с нами говорит как будто совершенно другой человек,
Стихотворение – призыв к всепрощению и братской любви – оборачивается собственным отрицанием: встречи не будет, прощения не будет – «ведь там, где души повстречаются, она пройдет не узнавая». Это, пожалуй, единственное стихотворение, где поэт не успел «поймать себя за руку», не отследил это темное движение души. Стихам Ирины Хроловой вообще присущи головокружительные перепады состояния, настроения:
И совсем с другой интонацией:
И опять поэт рисует карающую десницу Бога:
Финал стихотворения смазанный, какой-то растерянный. Поэт как будто пугается того, что переступит некоторую запретную грань, и замолкает на полуслове, не хочет выговорить те слова, которые уже готовы слететь с губ. Точно таким же странным и незакономерным выглядит последние две строчки следующего стихотворения:
Героиню стихотворения грызет страшное чувство вины, однако оно не приводит к покаянию, а оборачивается бунтом против Бога. Финал стихотворения шокирует, кажется, что в последних двух строках даже поэтический талант изменяет автору. В самом деле, Бог, взирающий на свое творение сыто – это образ настолько чудовищный и нелепый, что кажется чем-то посторонним, искусственным, ненастоящим у поэта, который всегда заканчивает свои стихотворения точной, чеканной фразой. Жажда покаяния и прощения сталкивается со страхом перед наказанием, перед Богом, который не простит и не должен прощать, по мнению поэта, потому что ту вину, которую она за собой знает, простить нельзя. Ожидание кары за грех становиться столь невыносимым, что молчание небес воспринимается как пытка. Поэт не может принять мысль о прощении без наказания:
В стихотворении противопоставлены христианская и нехристианская картины мира. Первый вариант решения проблемы зла, условно говоря, восточный, хотя японцы здесь приведены разве что не для рифмы. Кажется, что эта модель мира вызывает в авторе чувство настороженного удивления. Но чем дальше развивает она мысль, в начале показавшуюся ей бесспорной, тем более ясно видит абсурд ситуации. Однако и по отношению к ценностям христианского мира, освобожденного от долгов Спасителем, звучит неприкрытая, явная ирония: «Какое счастье! Пусть их платят сами». Освободили от долгов? И кого? Нас, недостойных, неготовых принять этот дар! «Душа моя, тебе ли быть в раю?» (выделено мной – Е. Ф.). По сути, бунт поэта против Бога – это следствие непонимания, как Он еще нас терпит. И становится понятым, как поэт, который часто и упорно повторяет, что «черт не поможет и Бог не спасет, разве что быт как песок засосет» может рождать и такие удивительные и пронзительные строки:
Личность поэта настолько непосредственно явлена в лирике Ирины Хроловой, что становится страшно высказывать некоторые суждения, которые, тем не менее, не высказать нельзя, если только поставить перед собой цель честно передать ощущение от ее стихов. Стихам Хроловой присуще редкое свойство: она рисует собственный портрет без тени сочувствия, практически одними черными красками, иногда с негодованием ненависти, иногда с тихой печалью. Кажется, что такого человека, действительно, невозможно полюбить: «Таких, как я, не любят, не щадят…» (с. 113)). Трудно не согласиться с автором этих строк, трудно противостоять ее убеждающему поэтическому таланту. И кажется, что следуя ходу ее поэтической мысли, ты сам бросаешь ей – не лирической героине, не литературному образу, а живому человеку – горькие и несправедливые обвинения. И поэтому хочется попросить у поэта, которого уже нет с нами, прощения.
|
