Pуслан Измайлов

И. Бродский «В горах»: Поэтика распада, или Скорбная песнь небытия

«Возможно, важнейшая весть, принесенная Бродским, весть об агонии вещи, о вытеснении биологического «текста» его отображения» [Ваншенкина, 1996. С.40], - писала в своем исследовании Е. Ваншенкина, а Ю. Лотман говорил, что в поэтике И. Бродского «опустошение вселенной компенсируется заполнением бумаги» [Лотман, 1996. С. 739].

Но чаще всего перо поэта запечатлевает на бумаге сам процесс «агонии», процесс распада, исчезновения. Поэт фиксирует разрушительное действие времени и обесценивание человека враждебным пространством. Муза И. Бродского поет скорбную песнь небытия. Вот небольшой срез из стихов середины 80-х:

1984 год:

«Вот это и зовется «мастерством»:
способность не страшиться процедуры
небытия - как формы своего
отсутствия, списав его с натуры» [Бродский, Т. 3. С. 90];

«Мы уже не увидимся – потому
что физически сильно переменились.
Встреться мы, встретились бы не мы,
но то, что сделали с нашим мясом
годы, щадящие только кость» [Бродский, Т. 3.С. 93].

1985 год:

«...вглядываясь в начертанья
личных имен там, где нас нету: там,
где сумма зависит от вычитанья» [Бродский, Т. 3. С. 97];

«Человек, дожив до того момента, когда нельзя
его больше любить, брезгуя плыть противу
бешеного теченья, прячется в перспективу» [Бродский, Т. 3. С. 98];

«Пока ты пела, осень наступила
Пока ты пела и летала, листья попадали.
А ты, видать совсем ослепла.
Пока ты пела, за окошком серость усилилась.
Пока ты пела и летала, птицы
отсюда отбыли. В ручьях плотицы
убавилось, и в рощах пусто.
Совсем испортилась твоя жужжалка!
Но времени себя не жалко
на нас растрачивать...
Для времени, однако, старость
и молодость неразличимы.
доказывая посторонним,
что жизнь синоним
небытия» [Бродский, Т. 3. С. 99];

«Я тоже опрометью бежал всего
со мной случившегося и превратился в остров
с развалинами...» [Бродский, Т. 3. С. 108].

1986 год:

«В третий - всюду толстая пыль, как жир
пустоты, так как в ней никто никогда не жил.
И мне нравится это лучше, чем отличий дом,
потому что так будет потом» [Бродский, Т. 3. С. 11З];

«Только пепел знает, что значит сгореть дотла» [Бродский, Т. 3. С. 123]; «...Развалины - род упрямой архитектуры» [Бродский, Т. 3. С. 124].

И так год за годом, стихотворение за стихотворением. Идет постоянный, навязчивый мотив распада. Но настоящим «гимном» исчезновения человека является стихотворение «В горах» [Бродский, Т. 3. C. 83]. Через все стихотворение проходит постоянный рефрен: «Ты - никто, и я никто». Два человеческих тела в бездушном, равнодушном пространстве горного плато даже не составляют пейзаж: «Вместе мы - почти пейзаж».

Пространству не до человека. Оно озабочено своим противостоянием исчезновению:

«Мир зазубрен, ощутив,
что материи в обрез.
Это - местный лейтмотив.
Дальше - только кислород:
в тело вхожая кутья
через ноздри, через рот.
Вкус и цвет - небытия».

Воздушная стихия есть метафора времени у И. Бродского. Человек зажат между двумя враждебными стихиями. Пространство выталкивает человека из себя, чтобы он, надышавшись временем, слился с последним, равно как и с первым, то есть развоплотился, исчез:

«Чем мы дышим - то мы есть,
что мы топчем - в том нам гнить.
Данный вид суть, в нашу честь,
их отказ соединить.
Это - край земли. Конец
геологии; предел.
Место точно под венец
в воздух вытолкнутых тел».

Для этого мира двое людей лишь «сумма двух распадов» и больше ничего. Этот мир жаждет как можно быстрее уничтожить человека, «съесть» его:

«В этом мире страшных форм
наше дело — сторона.
Мы для них - подножный корм,
многоточье, два зерна».

Но именно эта микроскопичность человека по сравнению с обступившим его миром является защитой от немедленного поглощения его или пространством, или временем:

«Чья невзрачность, в свой черед,
лучше мышцы и костей
нас удерживает от
двух взаимных пропастей».

Но распад, рано или поздно, все равно неизбежен. Надежды на спасение нет. Не будет нас таких, какие мы сейчас, и не будет нас других:

«Нас других не будет ни
здесь, ни там, где все равны.
Оттого-то наши дни
в этом месте сочтены.
Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим, очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим».

Предчувствуя приближение небытия, человек с особым трепетом и скорбью осматривает вокруг себя «простые» вещи не бытия, но быта, понимая, что этого он больше никогда не увидит:

«Снятой комнаты квадрат.
Покрывало из холста.
Геометрия утрат,
как безумие, проста».

Но главное, что хочется, чтобы как можно дольше оставался в сердце, в душе, на сетчатке глаза облик родного человека:

«Жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла».

Что же остается в итоге, когда наступает тот «черный день», «свойственный» всем? Другими словами, что же остается после распада, после смерти? Неужели полное небытие? Да! В реальном мире наступает небытие, но остается бытие текста, остается написанное стихотворение, остается «часть речи», что является определенной формой вечности.

«Сохрани на черный день,
каждый свойственный судьбе,
этих мыслей дребедень
обо мне и о себе.
Вычесть временное из
постоянного нельзя,
как обвалом верх и низ
перепутать не грозя».

«Временная» жизнь человеческая становится постоянной в «нетленном теле» стихотворения.

Но стихотворение заканчивается, а распад «временной» жизни продолжается. Один-единственный акт запечатлевания недостаточен. Это нужно делать снова и снова. Борьба с распадом, со смертью, с небытием должна идти постоянно. В этом и видел И. Бродский цель своего творчества. Победа над разрушительным действием времени и пространством, победа над распадом осуществляется с помощью фиксации этого распада посредством языка. Поэтому поэтику И. Бродского можно назвать своего рода «поэтикой распада». Или, как определил ее М. Павлов, «поэтика потерь и исчезновений» [Павлов, 1998. С.22 - 30]. Эта поэтика почти лишена катарсиса. Он есть внутри стихотворения, но после последней точки исчезает, и читатель остается на едине с холодом небытия. Мир и душа остаются непреображенными, а после деформированными.

С этим можно не соглашаться, этому можно сопротивляться, но это так. В мире И. Бродского не смерть нарушение бытия, а жизнь человека есть нарушение бытия небытия. И смерть имперсональна. Человек ведет борьбу не с «кем», а с «чем», а это борьба со следствием, но не с причиной. Поэтому в конце все равно проигрыш. Но небытие и смерть не имперсональны. У них есть конкретный источник и конкретная причина. Человеку дано знание с кем ему вести борьбу, и он знает как вести борьбу. Более того, победа над смертью уже состоялась. И лишь гордыня не позволяет человеку воспользоваться плодами этой победы в синергии с Победителем.

Литература

  1. Бродский И. Собр. соч.: В 4 т. СПб., 1997. Т. 3.
  2. Ваншенкина Е. Острие. Пространство и время в лирике Иосифа Бродского // Литературное обозрение. 1996. №3.
  3. Лотман Ю. Лотман М.Ю. Между вещью и пустотой // О поэтах и поэзии. СПб., 1996.
  4. Павлов М. Поэтика потерь и исчезновений // И. Бродский: жизнь, творчество и судьба. СПб., 1998.
  1. © Руслан Измаилов
  2. © 2005. Сирин. При использовании данного материала ссылка на сайт обязательна


Hosted by uCoz