Сирин - Стихи - Андрей Нитченко

Диктант

I

Водомер

Ты ли бежишь над собственным отраженьем,
или оно над тобой с той стороны?
Может, не отраженьем звать – притяженьем?
Тонкой преградой разъединены.

Стоя на берегу, с той стороны увижу
контуры облаков, ивы, себя чуть-чуть.
Но не смогу ступить, там повториться. Ты же,
вечен, малыш: стоит перевернуть,

точно часы, если иссякнет лето,
маленький пруд с ряской у берегов.
Так потечёт назад жизнь твоя незаметно
до наступления холодов.

Дрогнет в кустах, крыльями вспыхнет птица,
в небо листу, навзничь плывя, смотреть…
Место в лесу, странное место снится,
где обитателям некуда умереть.

Значит прощай – я не приду обратно.
…рядом упала капля шаром большим.
Ты отбежал, соприкоснулся с братом,
и отражением
поменялся с ним.

***

Е.Н.С.

Полулирический герой,
Сплошное «ты» в стихах!
Зачем же шахматной игрой,
где, что ни ход, то – шах

мне пробавляться, из фигур
спасая лишь одну?
Не отквитаюсь, не могу,
себя не обману.

Ведь ты живая наконец,
и нет строки такой,
в которой лучше, чем Творец
Я б справился с тобой.

Да смуты крик: «Царя хотим!» -
шумит стихов народ.
Тебе – их мало, а вот им
тебя – недостаёт.

Но я не стану собирать
тетрадь твоих примет,
но я не стану запирать
черты твои в портрет.

Но слыша лист, но чуя луч
шепчу тебе: «узнал!» –
ты аз и замысел – и ключ
к лучу я подобрал.

Спроси, как впитывает тень
горячая земля.
Есть принесённая сирень
и жжение шмеля.

Очнёшься вдруг во всём, во всех –
как под рукой Творца
во всей печали и красе
проступишь до конца.

***

От сумерок сжимается окно,
Всю ночь шаги над головой впотьмах.
Очнёшься: где я? для чего темно?
И веток взмах.

Не боль, не звуки, не дурные сны…
- Я погашу. Ты дома. Здесь ты. Здесь.
И у любимой волосы тесны,
В них руки, будто дети в темноте.

***

Удачно вышло, что Державин
Не завершил последней оды,
Что восемь первых строк – ухода
Не запретили, не держали.

«Река времён в своём стремленье…»
«Народы, царства и царей…»
Не требуется продолженья,
Подробностей и мелочей.

***

Ангел снилось за мной пришёл и сказал: пора.
Ну пора так пора, говорю, тебе видней.
Он крылом меня обнял, укрыло тепло пера
Запах чабреца, дух яблока, гул морей

В голове поплыл, и покой набежал летим
Несказанно легко, но проснуться хотелось мне,
Потому что весь путь я слышу, как на земле
Кто-то плачет и спорит с ним.

***

Дядя Саша, спички есть у вас?”
Снег в посёлке. Месяц. Месяц.
Нет родителей и свет погас.
Ни одно окно не светится.

“Ты куда? – На кухню. – Я с тобой!
Свечки есть на подоконнике.”
Я храбрей или братишка мой?
Движемся со свечкой в комнату.

Темнота в углах. Огромная.
Ставим свечку на пол. Шепчемся.
Пламя низкое и ровное,
Будто яблочное семечко.

- Ты куда? – К окошку. – Я с тобой!

***

Отпусти меня, тело, как дом отпускает гостей,
не укладывай спать, не стели мне постель.

Отпусти меня, тело, как шар отпускает дитя,
взяв из рук у больших – полсекунды спустя.

Моё зренье, мой голос, мой голод, и пульс, и рука,
Это ты, это ты - точно видишься издалека…

Будто разные книги зашиты в один переплёт.
Или так справедливо: я – подлинник, ты - перевод?

Кто водой отражаемый, кто отраженье в воде,
кто любимых любил, утекающей речью владел?

В этой точке согласья нас в стороны не развести, -
не дописывай слов, оборви, отступи, отпусти…

***

Е.Н.С.

«И Олег, разболешась, умре…»
Что нам мыслить такую развязку –
через пятнадцать лет, в сентябре,
у собора. С утра. Как подсказку
стоит что-нибудь взять. Впрочем, нет.
Слишком страшно загадывать. Тютчев
был умнее. Чудесный совет –
может быть, пригодится на случай –
как избавиться от сквозняка:
заколачивать наглухо окна,
двери, щели забить, взять сверчка,
и уехать, повесив замок на –
нет, любимая, нет, не упрёк!
В чём посмел бы? В насущном просторе,
где равно человек и сверчок
умещаются? В собственном горе?
…уменьшаются значит. Но связь?
Неужели однажды увижу,
как отходишь во мне, становясь
всё прекраснее, но неподвижней?
Вот Садко, покидающий дол
ради дна – и играющий рыбам…
Нам из пары распавшихся зол
только дальнее хочется выбрать,
а не меньшее. Но исчерпав
вдалеке его – как возвратиться?
Снова руки ловить, недоспав
целовать нараспев, торопиться,
чтоб сестра – не моложе, а младше,
чтоб в грозу за беззвучным окном
на безлампочной лестнице вашей
ты открыла мне дверь босиком…

II

Январь

Открыв мои глаза, деревья стали
Свидетелями собственного сна.

До самой сердцевины промерзает
Дым. Снег – слепит. Но не его вина,
Что я ослеп. Так много не вмещает
Любое зренье, сколько вдруг сполна
Есть в потрясенье от его потери.

Внутри деревьев листья шелестели
Свидетелями собственного сна.

***

Боярышник мороженный,
оранжевый, с ледком –
раздавишь языком –
всё нёбо охоложено.

И - в небо меж берёзовых
верхов просвет,
(как гулкий санный след
Боярыни Морозовой.)

***

Не исчезают дни, и каждый – мой.
Как зёрна уронил Господь, неся с собой.

И сеять продолжал, не обернув лица,
и Ангела-жнеца пришлёт по урожай.

Там, почву разорвав, проклюнулись едва…
Кружится голова
от высоты трав.

***

1.
Господи, как мне идти с тобой?
Я сквозь жизнь расслышал голос твой.
Ничего я больше не сумею.
Ничего на свете не имею.
2.
От тебя и к тебе две дороги легли
Если рай – без родных не бери меня в рай.
А удачи мои меж друзей раздели
Тем кого я люблю – мою радость отдай.
3.
Утром последним – к окну подойдя
А не смогу – открывая глаза
А не смогу – шевелящимся ртом
А не смогу – про себя, про себя
А не смогу.....................
4.
Со временем смирюсь со временем,
Умру – и не буду смертен
Выговори прошепчи меня брось на ветер
произнеси меня
5.
Я все убеждаюсь, что жизни моей
Не будет конца нет начала
Вдруг девочка говорит: «Умрешь –
И будешь маленьким зверем»

***

Е.Н.С.

Дай глазам надышаться тобой, надышаться рукам.
Обойму и укрою – себе самому не отдам,
если только пойму, что способен обидеть хоть раз.
Пусть вдвойне искалечит меня, только б ты сбереглась.

Это просто, как выдох и вдох, это самая суть,
это то, что нельзя рассказать и нельзя обмануть.
Это падает лист опустевший и в траву ложится ничком,
это белым разломом звезда твердеет в окне.
Это тающий тополь в пути заметает дождём.

Это кто-то мудрее меня вырастает в о мне.

III

Интермедия

Анапест, Ямб, Хорей
зовут друзей.
И каждый чуть смущён.
Как вежливы ещё

в начале торжества!
Прошу – Хорей говорит –
стопка моя у вас –
если не затруднит…

- Нет, что вы. Сыр? Салат?
- Я на диете. – Жаль!
- Ямб Осипович! – А?
- О чём печаль?

- Пустяк… - Что-что? – Ах, да,
Я слово позабыл,
что я хотел сказать.
- Ну не беда.

- Спойте, Хорей Сергеич!
(поёт)
“Ходит дядя по забору,
Руки длинные раскинул,
Ноги ставит аккуратно,
Левой спихивает кошку.

Дядя, дядя, вы не птица!
Вам не спится целый месяц.
Понимаю. Но забору
Будет, всё-таки, конец.

Что же делать? Месяц всходит.
Следом Марс, Плутон, Юпитер,
Сириус, Нептун, Венера,
Лев, Стрелец, Альдебаран.

Дядя ходит по забору,
Как учёный кот по кругу.
Что такое? Не пойму я.
Дядя, видимо, мне снится.”

(минута тишины)
- Как странно!
- Что-то есть.
- До слёз – до слёз…
- А Амфибрахий кос!
… и прошу учесть…
- А что Свобода Верлибровна ничего не ест?
- Ах,

я так
	облопалась
арбузом

что меня
неимоверно раздуло
Припоминаю один случай
в Киеве
в 1973 г (гэ)
Таксист мне и говорит
отгоняя мошку
и энергично куря сигару
купленную на моих глазах
(О! Это интереснейшая
история
сейчас расскажу
Ещё в детстве
он мечтал узнать всё
об одной породе бабочек
названия которой по латыни я не припомню
но могу вам посоветовать справиться у Брема
Ах Брем Однажды я так
им зачиталась
что

- Свобода Верлибровна…
- Чево?
- Заткнитесь.

_________________

А за окном плыл снежок, и прогрохотала телега

Видение о Робин Гуде

Наш Робин и из лука не промажет
и песню скажет

Соловьиных щелчков закрома,
втрое больше листвы, чем небес,
я сбежал с небольшого холма,
я узнал – это Шервудский лес.

И бесшумно, в зелёном плаще,
так, что даже не дрогнул листок,
вышел с рыжей лисой на плече
самый вольный на свете стрелок.

Он сказал: «Пусть тебя берегут
святые - Вульфстан и Вольхед!»
Я же: «Да и тебе, Робин Гуд,
не ловить перепёлок в ольхе!»

(Или что-то похожее столь
бесшабашное – главное тон.
В переводе утратилась соль)
И некстати я молвил потом:

Как я верил балладам любым,
Робин Гуд, как всегда я любил,
лес твой гулкий, весёлый твой рог!
Пусть удастся охота, стрелок…

Я не верил - и мне не везло –
никогда в благородный разбой…
Робин Гуд усмехнулся незло,
и сказал мне: « Не стой под стрелой.»

Памяти Ю.Ц.

“…во всём разлитое таинственное зло…”
Тютчев

Неостановимо -
много лет назад –
некто шёл по Риму,
торпясь в сенат.

“Не ходи”, - сказали, -
“Избежишь беды”.
Лёгкие сандали,
хищные черты.

Нет бы задержаться,
замереть – а вдруг
больше не удастся
посмотреть вокруг?

Подивиться свету,
помянуть дела…
В небе, Цезарь, нету
никакого зла.

Ни в луче, ни в древе,
ни в свече цветка,
в человечьи двери
не войдёшь пока.

Цезарь, погоди ты!
Цезарь, не спеши:
мартовские иды
дивно хороши…

IV

***

Над оранжевой шеей, впадающей в синюю грудь,
разомкнулись глаза золотой головы холодней,
плавит контур волна световая, шумя из-за плеч,
размывая черты.

Он стоял и струился в тени молодого куста,
не касался ветвей, не казался светлее в тени,
опрокинутой чашкою воздух поднялся над ним,
и окутать не смел.

Он и вестник и весть, он великой листвою объят,
Он и горло и голос, тугое пространство и гром ,
Он и форма и смысл, навсегда безымянные в нём,
вместе облик и сущность, поэтому сам безъязык.

Возле самой дороги, отчётливый после дождя,
он стоял и струился в тени молодого куста,
ни заветов, ни сказок, ни мифов не знал о себе,
тот, кого я увидел, когда не умел говорить.

***

Айя ягнёнком уткнулась туче в живот.
Так высоко, что вниз долетит - полкамня.
И вдвое выше, если вода уйдёт.
Козья тропа исхожена облаками.

Кожа слезает картою побережий,
белые травы, дикие абрикосы,
осыпь, колючки, ящерицы, орешник.
«Здесь был Гомер». Птичьи и рыбьи кости.

И, растворённый этою высотой,
больше не помнишь, где города и даты.
Там, на дороге – каменной и пустой
Пушкин в арбе – чёрный и бородатый.

Балаклава

***

Почему в очертаниях лиц предпоследних царей,
предпоследних царей и цариц обречённость ясней,

чем в последних? как будто они
на себя её взяли,
и остались в тени,
чтобы дети не знали.

В этом южном дворце
влажный воздух прохладен.
На стене, на крыльце
созреванье больших виноградин.

Этажи.
Зеркала. Монограммы. Костюмы.
Кто поверит, что здесь кто-то жил,
или умер?

В низком зале вдоль стен
в полутени портреты.
На оконном кресте
выступы позолотой одеты.

И во всём неотчётливый звук
нарастающей эры.
В императорском книжном шкафу
сочиненья Вольтера…

И ещё донеслось,
будто женщина произносила:
…Что бы там ни стряслось,
Саша знает как править Россией.

Больше ста лет назад
говорила.
Не держась за перила
сбегала в сад.

23 июля 03г. Массандровский дворец АлександраIII

***

Легко измучить человека –
ты помнишь камешек в ботинке,
который целую дорогу
никак ты вытащить не мог?
Легко измучить человека –
пускай в течение недели
без перемены и запинки
он у тоски берёт урок.

А что касается посмертной,
последней муки неиспитой -
его достаточно оставить
с самим собой, с самим собой,
где ни отнять и ни прибавить
души; где времени измерить
не сможет - с собственной обидой,
досадой, мелкою бедой.

***

Е.Н.С.

Блаженны недолюбленные. Им
невыносимее, чем нелюбимым.
Свихнуться не хочу, душа: поспим.
Простого сна хотя бы половину.

И хочется, да некого спросить –
кому нужда в подобном произволе,
кто наши жизни делит на часы,
смерть надвое и музыку на доли?

И разве не понятнее душе –
под ливень, в ночь, чтоб вымокнуть мгновенно!
Вот дом, который недостроил Джек.
Так и стоит один во всей вселенной.

Там мы живём, привычные к жилью.
Там к бесконечности стремится вьюга.
А сон и расстояние – к нулю.
И мы не спим и смотрим друг на друга.

***

Как лес погас, как облик поменял!
В нём перед окончаньем листопада
страх пустоты. Как смотрит на меня
осинка в четверть детского обхвата.

- Спаси меня. Последний лист. Возьми.
Скажи меня. Не упрекай в уроне.
Будь временем. Будь нами. Будь людьми.
Я лист беру. Обожжены ладони.

Как бы больной, лежавший много дней,
лежавший, головы не поднимая,
я возвращаюсь. Мы в сто раз бедней,
мелодии утрат не понимая.

И с удивленьем я смотрю на всех:
как чисто всё! Как Богу удались мы!
Уже невиданный ложится снег.
Как наша память в следующей жизни.

***

Помнишь девочку? Ту, что кольцо
На площадке - играли в футбол -
Обронила? Десяток мальцов
Ворошили листву. Не нашёл

Ни один из нас. Может и там
Ничего не терялось тогда,
Но и всё же – работа ногам,
Пища зренью… Пришли холода,

Пал снежок, и никто не узнал,
Было что-нибудь, или она
Спохватилась не там. Подобрал
Кто-то после? Никто. Тишина.

Мы ли Бога забыли? Да нет.
Мы всю жизнь проискали Его,
Как колечко в листве, как предмет,
В мире спрятанный лучше всего:

Близко, Господи мой, горячо?
Как найти - не открыл, не сказал.
И невидимый – был за плечом.
И не найденный нами – спасал.

V

***

Я думал – он воздуха горного имя,
где выстрел ударит и эхо, шатаясь,
обходит ущелья, срываясь, взбираясь,
и падает вниз, исчезая в стремнине –
вот Лермонтов. Да перекрёстком пустым
он веткою выникнет из темноты.
Ещё он –те валенки, полные снега,
светила январские в чёрной оправе,
еловые пагоды, сердце от бега –
во что нас, уснувших, земля переплавит –
в стихию и форму, в растения, в ветром
гонимую стаю, иначе б не вынес
язык, что при жизни – одежда на вырост,
но тесен для родины новой, посмертной.

___________
Разрушенный дом:
губка,
из которой выжали время.

***

Ряд двоящихся окошек,
веселящихся зверей –
зайцев, сов, сороконожек,
долгоносых журавлей.

Как откалывал коленца
ёж – на пятку, на носок…
Расписные полотенца…
Как кузнечик-дурачок

расстарался напоследок,
бедной музыкой влеком,
будто заспанных наседок -
ноты всполошил смычком,

Возле свечечки короткой,
до упаду хохоча,
втихаря сломил бородку
у скрипичного ключа.

И, давая всем названья,
летописцы-светляки
вьют нестрашного сиянья
золотые узелки.

***

Е.Н.С.

Мне не взять тебя в жёны
до скончания лет.
Мне носить за душою
этот голод и свет.
По осеннему снегу
возвращаться домой.
Что ни год, то яснее
понимать, что живой.
Что и это награда –
горечь, боль: благодать.
Слава Богу, не надо
ничего поправлять.
Слава Богу – очнулась.
И спасибо на том,
что и это коснулось,
что и с этим знаком.
Как души предисловье,
оправданье: живи.
Проясняюсь любовью.
Обьясняюсь в любви.

________

Как книгу открываю сон,
И дом, и комната мне снится.
И появился горизонт,
Как отчерк ногтя по странице.

И по кристаллам на стекле
Стучали молоточки света.
От фар на стену тени веток
Взбегали, ширились в тепле,

Шатнувшись, падали назад –
В окно, вовне. Тогда пустой
Казалась комната. Глаза
Вникали глубже. Темнотой

Произносился стол, диван,
Им как разрозненным словам

Необходимого звена
Недоставало. Дверь косилась.
Светало. Пол, окно, стена
Не темнотой произносились,

А кем-то, кем и темнота
Уже шепталась еле-еле…
Тогда я встал и увидал
Себя лежащим на постели.

И понял – это ты была
Всё время здесь, всё время рядом.
Ты, бедная, меня звала!
Но дотянуться не могла ты…

***

Кто б ещё так возился с тобой?
Не пугайся, судьба человечна.
Милосердна к тебе, безупречна,
ах, легка этой жизнью и той…

Тем чудеснее, что навсегда
должен выбыть, и вычеркнет имя,
что ни срама, ни просто стыда,
ни, тем более смысла не имет.

Тем ясней, что скрывается. Тем
дальновиднее, что безучастна.
Этот отсвет её на листе.
Этот гул набегающих гласных…

Жук

Древесные ключи повернулись,
земля открылась, им повинуясь,

как говор кувыркается птичий,
как бабочки полёт рассыпчат!

А чёрный с переблеском медным
горячий жук трубит победно:

олети нен ювами допиро
текаве рон зулени долам…

И в воздух забирается жук,
слегка сгустив пространство вокруг.

VI

Из Марьяны Савки

***

Вечер кровью течёт -
птицу так искалечат.
Кто там в снегах идёт?
- Иоанн Предтеча.

Крыльями кроют плечи
космы черней сурьмы.
Кто там в сердце зимы?
- Иоанн Предтеча.

Боже, ему навстречу
Ангел пускай спешит!
Слышишь, точат ножи
на Иоанна Предтечу?

Об руку тенью встану,
вечер уносит рану,
и по следам багряным
двинемся к Иордану.

***

И я предавал, и я смеялся, Тебя по ланитам бил!
Но всё, что однажды происходило - не кончится никогда.
И нет непричастных – любой остался, чем от начала был.
И вечно копьё прободает рёбра, и вечно течёт вода.
И вечно Пилат умывает руки и спрашивает у нас:
“Кого отпущу вам?” И наши глотки не отвечают врозь…
За каждого Он принимает муку, и длится она - сейчас.
И каждый в Пречистую Эту Руку - своими - вбивает гвоздь.
И вечно приходим, не веря в чудо - увидеть открытый склеп.
И вечно звезда озаряет сад, касаясь Его чела.
“Не я ли?”, – спрашивает Иуда, -“ Не я ли?” – и крошит хлеб.

И место своё оставляет свободным, вставая из-за стола

9 апреля 2004 Страст. Пятница

***

Человеческая речь –
Аз и Буки. Веди. Вечность.
Почему способна речь нас
убивать, лечить, беречь?

Людие. Земля. Добро.
Твердь, подъемлющая плечи.
Или ангельское вече,
или кошка моет рот…

Или мостики лесов
пеннокаменного храма,
или вязь дремучих грамот,
или Божие лицо?

Мы не ведали её –
спали, спали мы доселе.
Кроветворное питьё
пригубили в колыбели

Что яснее наших слов?
Как мы чётко отличаем:
вот исток, вот окончанье,
это – камень, это – кров.

Как заигран каждый слог,
перекручен, ироничен,
и бессмысленно граничат
берег, бестолочь и Бог.

Замирают существа,
истощаются предметы.
Опустевшие слова
возвращаются поэту.

Календарь

И стал мне понятен земной календарь.
Матфея открыл – и повеял февраль.
И я снегопасов увидел тогда,
они с высоты пригоняли стада.

Светящийся Марк открывается: март.
И мокрые кровли, и с них – каплепад!
И малые птицы, не веря копью,
от Марта Евангелье медленно пьют.

А после – лучи, лукоморие, луг,
оставшийся снег по овражкам растает.
Посмотрит Лука непоспешно вокруг,
и тонкими стрелками лук прорастает.

Но тянется горечь осенних костров,
сиянье растёт и взрослеет туман:
с горящей земли отнимая покров
последним идёт Иоанн.

***

Вот дом, вот день, вот дождь, вот свет –
весь мир предметов и примет.
Ты видишь всё, но ты привык –
спокоен пульс, остёр язык.
И только слова глубина
ещё не одушевлена.
И отчуждения прибой
меж существами и тобой.

Но вдруг – как ливень с высоты -
откуда ты? Откуда ты?
Откуда это существо,
дороже всех, нужней всего?
И ты внезапно ощутишь
такую дрожь, такую тишь.
И с изумлением поймёшь:
Вот дом.
Вот день.
Вот свет. Вот дождь.

1998 -2004

***

Смерть – это как
в детстве отъезд из деревни
С выгоном, садом, школой за поворотом,
Белым колодцем – не пил воды ледянее –
Чёрной смородиной, ковкой тропинкой за огородом.

Так всё обжито, так приросло за лето,
И не представить, как без тебя здесь могут
Лаять собаки, дождь - идти, на дорогу
Бегать приятель с ободранными коленками.

Как без тебя облака отразятся эти
В окнах веранды. Яблоки под часами…
Нет же, неправда, ещё никуда не едем!
Ветер в окошко. Церковка исчезает.

13 мая 2004

***

Мне нравится стихов порука круговая -
Причин, деталей, рифм внимательная связь.
Ступают не спеша, текут не торопясь,
а проза и бегом никак не поспевает.
Как молвил дурачок :“Ты опрокинь глаза,
ты опрокинь глаза, чтоб внутрь они смотрели ”-
там не дробится мир - на лица, голоса.
Пусть раскачнёт гроза огромные качели!
Небесная вода ударилась в бега!
И. Гром колол дрова над улицей пустою.
Я шёл, но не один - меня оберегал
Блаженный гул, покой за всё пережитое.
…Я шёл как проклятый - да стопы в кровь истёр –
пустынею листа, предскзывавшей чудо.
И вот издалека селение растёт,
и окна светятся - и музыка оттуда.

22 мая 2004

***

Вальс поливальных машин, поливальных машин,
вальс на рассвете, отбитые стёклами блики,
на перекрёстке-кольце ни души, ни души,
да вавилонское облако - дробноязыкий
контур червлёный растёт, раздвигая дома,
мудро клубится, горит, оседает и дышит.
То ассирийская шапка, то башня Тамар.
Кто первозданности учит, сияние пишет?
В воздух распахнута площадь и нет голосов,
Вскрыли конверт, где нечитанным время лежало.
Не отдыхая ползёт черепашка часов.
Пересыпается ночь в табакерке вокзала.
Жизнь пробегает глазами остаток земной:
те же слагаемые – сумма иная.
Тихо зернится листва. Слепой пятернёй
ветер ощупал лицо моё, запоминая.

6 июня 2004

Псалом 22

В чём мне нуждаться, Господи? Ты пастух.
К пажитям злачным водишь, спокойным водам.
Правды какой искать и какой свободы?
К правде Твоей обрати и направи дух.

Жезл Твой пастушеский – моё утешенье.
Успокоение мне – посох твой.
Если пути объяты смертельной тенью,
не убоюсь
зла,
ибо Ты – со мной.

Щедрую трапезу мне даровал у недругов на виду.
Чашу благую пью – и она полна.
В доме Господнем дни мои проведу,
все мои дни, вечные времена.

Псалом 126

Если не Бог воздвигает дом,
Строящих тщетен труд.
Если не Бог охраняет град,
Бдит понапрасну страж.

Зря по утрам побеждает сон,
Зря сокращает ночь
Тот, чей кусок орошает скорбь.
Благословлённый – спит.

Благословение – сыновья,
Мзда за твои труды,
Преодоленье небытия,
Стрелы в сильной руке.

И на земле защитят тебя.
Так наполняй колчан,
Чтоб не стыдиться перед врагом
У городских ворот.

***

И думается нам: как странно – умереть.
Нас мучает вопрос: не выдумка ли это?
Так просто в дверь войти - и в лица посмотреть,
к окну подвинуть стул, прикрыть глаза от света,

и выпустить осу, стаканчиком накрыв,
гудящую под ним упорнее титана,
Смотри внимательно. Как ты нетерпелив. –
А там, где только свет – и ни одной детали?

А там, где только смысл – вне мыслей и вещей?
И виден ты насквозь – и неуместно имя?
Белейшие мужи – похожи на врачей –
не спросят ни о чём, склоняясь над больными.

***

Зимой ты поневоле метафизик.
Стеснённость плоти холодом и тьмой.
Космическая ночь. И круг от лампы.
Скреби, черкай – что от тебя зависит?
Деревья держат небо над собой,
как страшно исхудавшие атланты.

И вся природа как большой музей,
в котором ничего нельзя коснуться.
Всё под стеклом на расстоянье взгляда.
Душа выходит в мир, а перед ней
какая-то прозрачная преграда.
Смущается - остаться ли, вернуться?

Приснилась одноклассница, с которой
мы не могли увидеться пять лет,
и ничего не знали друг о друге.
Иду по освещённым коридорам.
И вдруг она. Но потемневший цвет
её лица, опущенные руки

в набухших жилках. Утомлённость черт…
Я этого запомнить не успел.
Как может быть, чтобы в обход разлуки
уничтожала память свой пробел –
себе самой на ужас и в ущерб?

Открыл глаза и медленно ослеп.

Когда нас что-то разбивает вроде
пространства - есть невидимая связь.
На ящик за окном накрошен хлеб.
Клюёт синица. Я пишу напротив.
Чтоб не спугнуть – почти не шевелясь.

6 XII 2004

Примечания на полях хрестоматии

Писаны 1 января 2005 года

«Начну на флейте стихи печальны,
зря на Россию чрез страны дальны…»

«Взрыты бразды,
Цветут грозды…»

Тредьяковский

Ах, Василий Кириллович Тредьяковский,
Ваши стихи заменяли розги.
Этот дикий язык, колоссальный ребус –
конь, которого тащат в крепость.
Под впечатленьем его размеров:
Невероятно!
Поверх барьеров!

Град замечаний
Колких, вопросов.
Троя глядит,
И уходит спать.
Но погоди –
Ночью, как просо
С криком, с мечами
Высыпет рать.

Численный перевес
Будет у ваших наследников!
Маленький Ахиллес –
Хлебников.
……………………………………..
Хромает метафора. Но по причине иной
Мне нравится это сравненье с троянской войной:

То, что изящной словесностью станет
С драк начинается, с воспеванья
Мелкой осады, хотя бы зданья.
Взятия Хотина
Славно, что там Ломоносов не был,
Мог бы сорваться, расстроить нервы.
Разум – застрельщик, падает первым.
Ода - стройна.
………………………………….
………………………………
«Начну на флейте стихи печальны,
зря на Россию чрез страны дальны…»

Что за жалоба, что за печаль, невозможная флейта,
Среди труб, барабанов, бесстыдных литавр и трещоток?
В восемнадцатом веке смущает звучание это.
Эмигрантская жалоба. Хочешь – парижская нота.

С ней не так уж и стыдно куда-нибудь в тень отойти,
Быть доклассиком, рьяными лбами читаемым разве.
Зарекаться не стоит. Ведь всё повторимо. Почти.
А силлабика снова в чести,
Как похвальное разнообразье.

Три столетия в дверь - и не скажешь, что вы не в убытке,
И не скажешь, мол, вышли сухим из летейской воды.
Пусть смешно до сих пор.
Пусть случайно – но взрыты бразды,
Взрыты бразды – чтоб лететь кибитке.

***

Костистые кусты, бесстрашные деревья,
и птицы и снега в моём окне.
Какой безмерный вид. И он внушает мне
Доверье.
А в комнате моей кровать и груда книг,
Лежащих на полу, листки, одежда.
Я в ней не задержусь. Добавлю: и в других.
А те что
Здесь после будут жить (добавь: уже сейчас)
Войдут и все расставят по-другому,
И только эта даль останется - как часть
Их дома.
Останется как соль. Верней всего ценимо
Лишь то, к чему не тянется рука,
что высказать дано причины, языка
Помимо.
Чтоб там, куда в конце нацеливаем жест
скрещённых рук – мы не были забыты,
не зная - прощены? но свету этих мест
Открыты.